Дело Сандармоха, или можно ли повернуть историю вспять

dmitrijev goed voor site                                                                    Краевед и правозащитник Юрий Дмитриев (фото hrdco.org).

5-го августа в Сандармохе на Севере России прошел день памяти жертв сталинских репрессий. В 1997 Юрий Дмитриев обнаружил там массовые захоронения времен Большого террора. В 2016 он был арестован по обвинению в "изготовлении детской порнографии". Дмитриев был оправдан, а затем арестован снова. Его преследование связано с тем, что он привлекает к сталинскому террору международное внимание, полагает Николай Эппле. Но главным результатом "дела Дмитриева" стало то, что о  Сандармохе узнали очень и очень многие. 

ЧИТАЙТЕ ДАЛЬШЕ

Николай Эппле

Сюжет, разворачивающийся в последние три года вокруг мемориального кладбища Сандармох на севере России, высвечивает крайне важные процессы, иначе неразличимые невооруженным взглядом. Речь идет об изменении официальной политики по отношению к трудным страницам собственной истории, передвижении границы между политической и гражданской активностью и выходе политически обусловленных репрессий на новый уровень. Уже только поэтому «дело Сандармоха» – и тесно переплетенная с ним пронзительная человеческая история Юрия Дмитриева, – заслуживает внимания всех, кто хотел бы понять, что происходит сегодня в России. 

Сандармох

 Урочище Сандармох в 180 км от Петрозаводска, столицы Карелии, где лежат останки не менее 7000 человек, — одно из самых массовых захоронений жертв советского государственного террора, обнаруженных на сегодняшний день в России, наряду с подмосковными Бутовском полигоном и Коммунаркой (более 20000 и 10000 человек соответственно), Левашовской пустошью под Санкт-Петербургом (не менее 45000 человек) и захоронениями жертв «Катынского расстрела» близ сел Катынь в Смоленской и Медное в Тверской области (4415 и 6295 человек соответственно).

Расположенный неподалеку Медвежьегорск был «столицей» Беломорканала, сталинского проекта, сформировавшего ГУЛАГ в его классическом виде как системы принудительного труда на службе индустриализации. Символом предыдущего этапа строительства ГУЛАГа был созданный еще при Ленине концлагерь на Соловецких островах. Сандармох связан с обоими этими важнейшими эпизодами истории государственного террора: среди прочих, там расстреляны заключенные из так называемого «соловецкого этапа», — 1111 человек, отправленных с Соловков для уничтожения по приказу главы НКВД Николая Ежова.

Юрий Дмитриев 

Юрий Дмитриев — не профессиональный историк или правозащитник. Активист-общественник, он заинтересовался поиском захоронений жертв советских репрессий на волне «второй оттепели» конца 1980-х годов, и в 1997 году вместе с членами петербургского общества «Мемориал» обнаружил два крупных места массовых расстрелов времен «Большого террора» 1937-38 годов — «Красный бор» и «Сандармох». Параллельно с полевыми поисками Дмитриев вел поиски в архивах, чтобы установить имена убитых (результатом стали публикации книг «Место расстрела Сандармох» в 1991 году и «Поминальные списки Карелии» в 2002 году – в заключении Дмитриев продолжает работу над новыми книгами памяти), и занимался созданием мемориалов на местах обнаруженных захоронений.

dmitrijev sandarmoch monument foto semnasem                                           Памятник у входа кладбища репрессированных (фото семь на семь).

Удивительно, что человек без специальной исторической подготовки буквально наощупь вышел на то, на что в это самое время с большим трудом выходили философы памяти: в случае таких мест как Сандармох работа с живыми не менее важна чем обнаружение костей и установление имен. Для Дмитриева крайне важна мысль о том, что именно память о предках, предполагающая знание мест, где они похоронены, делает разрозненную массу населения народом.

На страницах книги «Место расстрела Сандармох» списки имен соседствуют с письмами родственников, разыскивающих своих близких, и благодарностями от тех, кому это уже удалось. Дмитриев действует не только как историк, но и как педагог; эти письма — не только дань памяти, но и призыв к ее пробуждению.

Эта педагогика проявила себя и в том, как именно Дмитриев стал создавать в Сандармохе место памяти. Среди расстрелянных в урочище были представители различных национальностей, и обилие в Сандармохе памятников расстрелянным там немцам, грузинам, украинцам, полякам, евреям, татарам, вайнахам и представителям других народов, установленных национальными общинами, — результат вполне сознательных и целенаправленных педагогических усилий Дмитриева. «Что я делаю в Сандармохе? — цитирует его в статье «Дело Хоттабыча» Шура Буртин. — Я воспитываю народ. Беру какой-нибудь народ, объясняю им: тут ваши братья убиты, похоронены. Вы же один народ, только вы живые, а они мертвые. Что же вы, сволочи, памятник им не поставите!»

Усилия Дмитриева увенчались успехом. Довольно быстро в Сандармох протоптали путь не только родственники убитых и национальные общины, но и официальные делегации самого разного уровня. В 2010 году кладбище посетил патриарх Кирилл, частыми гостями на днях памяти в августе стали официальные делегации Польши, Литвы, Латвии, Финляндии, Украины, США, Грузии и других стран. В 2015 году Дмитриев был награжден Золотым крестом заслуги Польши. Но Россия не спешила его чествовать. Напротив, по мере роста популярности Сандармоха у иностранных гостей, у карельских властей деятельность Дмитриева вызывала все большее раздражение.

Это нетрудно понять. Признание преступлений советского прошлого носило в постсоветской России во многом декоративный характер, его активная фаза пришлась на первые годы независимости в начале 90-х и довольно скоро сошла на нет. С середины 2000-х все заметнее становилась «усталость от покаяния», признанию ответственности за собственные преступления (рассматриваемому как национальное унижение) все отчетливее предпочитают дискурс национальной гордости, разговор же об ответственности ограничивается главным образом указанием на преступления соседей — прежде всего тех самых стран Балтии, Польши, Финляндии.

Поэтому если в 90-х власти вполне активно сотрудничали с «Мемориалом» и Дмитриевым в Сандармохе — в поисковых работах и эксгумациях участвовал личный состав Минобороны, на обустройство кладбищ и издание книг памяти выделялись государственные средства, — со временем это сотрудничество прекратилось, а визиты иностранных делегаций постепенно начали восприниматься чуть ли не как угроза национальным интересам России.

Особенно заметным это становится после 2014 года, когда изоляционистский дискурс и нежелание говорить об ответственности за прошлое перемещаются с политической периферии в центр. Общество «Мемориал», главный проводник темы ответственности за советские преступления, впервые открыто называют оппонентом официальной государственной политики, оно объявляется «иностранным агентом» и госучреждения прекращают с ним сотрудничество. Работа музеев и мемориальных центров, напоминающих о преступлениях советского государства, начинает все жестче контролироваться государством, их руководство меняют, а экспозиции «модернизируют» (в 2016 году завершился отъем государством изначально независимого музея политических репрессий «Пермь-36», в начале 2017 года на реконструкцию закрываются мемориалы в Катыни и Медном).

Если раньше в рамках негласного общественного договора недопустимым считалась несогласованное с Кремлем участие в политике, а гражданский активизм, в том числе, в сфере исторической памяти, допускался, теперь ситуация меняется: фактически, работа с памятью о советских преступлениях начинает рассматриваться как граничащая с политической деятельностью. Однако как именно быть с такого рода памятью не очень понятно: факты уничтожения сотен тысяч людей слишком наглядны, иных трактовок этих событий, помимо осуждения преступлений, выдвинуть сложно. Но запрос на стратегию переформатирования памяти о таких событиях, очевидно, уже сформирован, и технология, обкатанная в Перми-36, готова для распространения на всю страну. Случай Сандармоха важен тем, что здесь эта технология впервые встретила серьезное сопротивление. 

dmitrijev demo petrozavodsk               Митинг за освобождение Юрия Дмитриева в Петрозаводске (фото dmitrievaffair.com).

Дело Дмитриева

В июле 2016 года в финской газете «Калева» выходит статья петрозаводского историка Юрия Килина «Большая часть военнопленных погибла в лагерях во время Войны-продолжения». В статье впервые проговаривается мысль о том, что в Сандармохе, наряду с жертвами расстрелов НКВД, могли быть захоронены расстрелянные финнами советские военнопленные, заключенные концлагерей, располагавшихся годы Советско-Финской войны 1941-1944 годов в районе Медвежьегорска. Через две недели тезис из статьи в финской газете, с важными добавлениями, оказывается растиражирован российскими федеральными СМИ.

Статья в газете «Известия» (тут «финскую версию» впервые комментирует второй ее автор, директор Института истории, политических и социальных наук Петрозаводского государственного университета Сергей Веригин) и сюжет на телеканале «Звезда» упоминают уже о «тысячах советских солдат» замученных финнами, и отчетливо направлены против «Мемориала», якобы стремящегося замолчать преступления соседей. По советской традиции, публикации в центральных СМИ воспринимаются местными властями как трансляция «генеральной линии партии». В августе на ежегодные памятные дни в Сандармохе впервые за 15 лет их проведения не появляются представители власти. 

А в декабре 2016 года Дмитриев был задержан по обвинению в изготовлении и распространении детской порнографии. Целый ряд обстоятельств дела позволяет с большой долей уверенности говорить о его сфальсифицированности. Основанием для возбуждения дела был анонимный донос, написанный человеком, имевшим доступ к домашнему компьютеру Дмитриева. Предметом обвинения были хранившиеся на диске домашнего компьютера фотографии приемной дочери Дмитриева (на момент его задержания ей было 11 лет, снимки делались с 2012 по 2015 годы).

Меньше чем через месяц после предъявления обвинений на одном из российских госканалов вышла передача, посвященная Дмитриеву. В ней демонстрировались фотографии, доступ к которым имелся только у правоохранительных органов, а обвинение против Дмитриева, как и в случае с Сандармохом, было поводом рассказать об обществе «Мемориал», занимающемся искажением истории на деньги иностранных организаций. Экспертизу, на основании которой 9 из 140 фотографий были признаны детской порнографией, делала организация, уже отметившаяся заказными экспертизами по делу Pussy Riot и свидетелей Иеговы (в последнем случае экстремистской литературой были признаны отдельные книги Библии); как выяснилось уже на суде, эта организация вообще не имела лицензии на подготовку судебных экспертиз.

Спустя несколько месяцев после заведения дела, для подстраховки, Дмитриеву были добавлены обвинения в развратных действиях против несовершеннолетней (под ними понималась собственно фотосъемка) и в хранении огнестрельного оружия (имелся в виду обрез старого ружья, который экспертиза признала непригодным к использованию).

По версии защиты, Дмитриев (сам воспитывавшийся в детдоме) делал эти фотографии для контроля за состоянием девочки — после усыновления из детдома она страдала истощением и отставала в развитии. В ходе суда независимые эксперты не нашли в фотографиях порнографии, а у самого Дмитриева не было найдено психических отклонений, характерных для педофилов. Параллельно довольно стремительными темпами разворачивалось общественное движение в поддержку Дмитриева.

За его освобождение высказались множество общественных и политических деятелей совершенно разных взглядов, от известнейших музыкантов и либеральных журналистов до кабинетных историков и православных священников. (Примечательно, что молчание хранили только люди и структуры, непосредственно близкие к власти, в том числе официальные представители РПЦ.) В декабре 2017 года на встрече с президентом Путиным деятели культуры потребовали у него разобраться с возможными злоупотреблениями в делах Юрия Дмитриева и Кирилла Серебренникова.

В апреле 2018 года Дмитриев был оправдан по основным статьям обвинения и признан виновным только в хранении огнестрельного оружия. Складывалось ощущение, что региональная инициатива карельской прокуратуры, с треском развалившаяся в суде, вылилась в слишком шумную и потому неудобную для федерального центра историю, которую решено было закончить во избежание дальнейших репутационных потерь.

dmitrijev foto simeon maisterman site dmitrijevaffair                                                       Юрий Дмитриев (фото Семен Майстерман для сайта dmitrievaffair.com)

Однако это объяснение оказалось либо неверным, либо слишком простым: вскоре после вынесения оправдательного приговора он был отменен, Дмитриев был вновь задержан, к прежним были добавлены обвинения в насильственных действиях сексуального характера. На этот раз обвинение основывается на свидетельствах бабушки приемной дочери Дмитриева и самой девочки. Появление остававшейся в стороне на протяжение всего первого процесса бабушки, дочь которой (и мать девочки) отбывает заключение, что в условиях России делает бабушку легко манипулируемой, как и изменение показаний ребенка, манипулируемого по определению, вызывают много вопросов — но именно возможность опереться на эти показания стала, по-видимому, главным козырем инициаторов нового процесса. Если по первому обвинению Дмитриеву грозил срок до 15 лет тюрьмы, теперь ему грозит до 20 лет.

Вторая атака на Дмитриева снова сопровождалась активизацией сторонников «финской версии». В августе в Сандармох прибыла экспедиция РВИО, задачей которой было обнаружить в расстрельных ямах останки советских военнопленных. Члены экспедиции не имели ни надлежащих разрешений, ни надлежащей квалификации: раскопав две ямы они рапортовали об обнаружении «фрагментов ткани, напоминающих шинели советских военнопленных».

В ситуации, когда благодаря кампании в поддержку Дмитриева к экспедиции оказалось привлечено усиленное внимание, позиция людей, имеющих непосредственное отношение к Сандармоху оказалась особенно резонансной. 65-летний Сергей Колтырин, с 1991 года возглавляющий Медвежьегорский городской музей (часть его экспозиции посвящена Сандармоху), был единственным человеком, одновременно связанным и с районными властями и с Сандармохом. С начала раскопок Колтырин в беседах с журналистами старательно уходил от оценок происходящего, однако в конце-концов в ответ на прямой вопрос заявил:

«Я убежден, что здесь не может быть никаких расстрелов со стороны финнов. Я считаю это фактом. Есть один убедительный аргумент: если бы финны знали, что в Сандармохе были расстрелы НКВД, они бы на этом сыграли. Это был бы сильный пропагандистский инструмент».

Через два месяца после этого Сергею Колтырину были предъявлены обвинения в совращении малолетнего. Как и в остальных случаях, государственные телеканалы сразу активно включились в информационное сопровождение этого дела — в сюжетах подчеркивалась связь между Дмитриевым и Колтыриным, а также близость обоих к обществу «Мемориал». У зрителя складывалось отчетливое ощущение, что «Мемориал» и все те, кто имеют отношение к «Сандармоху», не просто враги России, но едва ли не банда педофилов.

В отличие от Дмитриева, Колтырин, по данным следствия, сразу дал признательные показания. Впрочем есть большие основания считать, что они были даны под давлением: вскоре после задержания Колтырин отказался от услуг адвоката, защищающего Дмитриева, и согласился на защитника, назначенного прокуратурой (по словам адвоката Дмитриева, после этого Колтырин попросил о его защите, однако затем снова отказался от его услуг). В мае Колтырин был приговорен к 9 годам колонии; с учетом его возраста и отношения в российских колониях к заключенным по такой статье, это равносильно смертному приговору. На приговоре его адвокат по назначению не присутствовал.

dmitrijev spreekt bij herdenking in sandarmoch 2013Юрий Дмитриев на ежегодном днем памяти Сандармохе в 2013 (фото без авторских прав).

По словам журналистов «Новой газеты» и портала «Карелия.Ньюс», Колтырин боялся высказываться о раскопках РВИО и сообщал об угрозах в свой адрес. «Я-то понимаю, что здесь не могло быть расстрелов финских узников, – говорил он не под запись. — А что от меня зависит? Я всего лишь директор музея. Вы приехали — и уехали. А мне тут работать. Я боюсь за свой музей. Я боюсь судьбы Дмитриева». По версии обвинения, через месяц после этих слов Колтырин, оказался замешан в инциденте совращения малолетнего. Насколько правдоподобна такая версия, при том, что все знакомые Колтырина говорят о нем как о человеке очень осторожном и даже пугливом, пусть судят читатели. 

«Замылить» Сандармох

Карельский журналист Анна Яровая, побеседовавшая с финскими и российскими историками о различных версиях истории Сандармоха, обращает внимание на важную параллель. В советской истории уже был случай, когда память о слишком нежелательном для власти событии была цинично и оперативно «замылена». В 1966 году в белорусской деревне Хатынь был возведен мемориал уничтоженным немцами местным жителям — благодаря работе государственной пропаганды, вскоре Хатынь стала именем нарицательным, символом зверств фашистов на территории СССР.

Выбор именно этой деревни из сотен подобных, по мнению историков, объясняется необходимостью запутать обывателя от отвлечь от другого очень похожего названия – деревни Катынь, рядом с которой части НКВД в 1939 году расстреляли несколько тысяч польских военнопленных. Первоначально, когда массовое захоронение было обнаружено, Советская власть пыталась объявить Катынь местом расстрела польских военнослужащих немцами, но затем было применена более изощренная схема. Попытки свалить вину за расстрелы с НКВД на нацистов осуществлялись и после обнаружения других массовых захоронений времен Большого террора, например, в Быковне под Киевом или в Куропатах под Минском – в обоих случаях безуспешно.

Попытка переписать историю Сандармоха выглядит продолжением этой, отработанной в СССР, стратегии. Этот случай далеко не единичен, он наиболее заметная часть большой картины. В 2017 году РВИО, то самое, что инициировало раскопки в Сандармохе, в ходе обновления экспозиции мемориального комплекса «Катынь» установило там стенды с рассказом о расстрелах советских военнопленных польскими войсками в ходе Советско-польской войны 1919-1921 годов.

Экспозиция прозрачно намекает, что Катынское преступление стоит рассматривать в перспективе преступлений поляков — польский МИД, польские и российские эксперты указали на недопустимость такого рода манипуляций. Все заметнее разговоры о том, что в «модернизации» нуждается мемориальный комплекс «Медное», также связанный с Катынским преступлением. Тверские «общественники» — при участии все того же РВИО — уже несколько раз собирали круглые столы, настаивая на том, что экспозиция несправедливо выпячивает память о жертвах со стороны поляков, игнорируя память о красноармейцах, героических погибших в этих местах в боях с фашистами.

Захоронения жертв советского государственного террора по всей России, большей частью остающихся не идентифицированными, исчисляются сотнями, если не тысячами[1]; и потенциал мобилизации ими общества, причем не на «патриотических», а на остро критических по отношению к советскому прошлому и транслируемому оттуда стилю управления — очень велик. То, на что способна такая работа, хорошо показывает пример Испании, где именно поколение внуков жертв запустило волну раскрытия братских могил в масштабах страны, обернувшуюся политическими реформами и изменением позиций по отношению к франкистскому прошлому. Тем опаснее для российской власти случай Сандармоха, и тем важнее на его примере найти способ блокировки такого рода «мемориального активизма».

Логика репрессий

Практика репрессий по политическим и идеологическим мотивам в современной России, будучи важной и наиболее закрытой частью системы ее политического управления, остается «черным ящиком» для всех сторонних наблюдателей (тот факт, что этот «черный ящик» не удается «взломать» вот уже 20 лет — важное свидетельство известной эффективности кремлевской внутренней политики, которую не стоит недооценивать). Все экспертные аналитические комментарии о делах Дмитриева, Серебренникова, «Нового величия», Алексея Улюкаева, Майкла Калви, Сергея Петрова и др. вынуждены ограничиваться версиями, домыслами и спекуляциями.

Отсутствие возможности дать определенные ответы в сочетании с злободневностью темы парадоксальным образом делает жанр такого рода аналитики крайне популярным — этим, в частности, объясняется популярность книги Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать», эффектно написанной и изобилующей ссылками на неназванные источники. Однако, не берясь гадать о конкретных механизмах, приводящих в движение эту машину, логику происходящего описать вполне возможно.

Одна из главных ее характеристик: выстроенная в России конструкция старается выглядеть более внушительной, цельной и последовательной, чем она есть в действительности. Как бы Владимиру Путину не льстили сравнения со Сталиным, эти сравнения не работают: установившаяся в современной России система не представляет собой дирижируемую сверху репрессивную машину. В отличие от советской, эта система лишена скрепляющей ее и разделяемой ее функционерами единой идеологии; «вертикаль власти» в России работает за счет корыстных и карьерных механизмов, приноравливаемых к официально заявляемой идеологии.

После 2014 года тема борьбы с внешними и внутренними врагами выдвигается на передний план. В условиях конфликта с международным сообществом заметно меняется соотношение сил внутри околовластных элит. Позиции тех, кто настроен на сотрудничество с Европой и США, на экономические и политические реформы, ослабевают, позиции силовиков и изоляционистов усиливаются.

Однако в условиях резкого сокращения ресурсов, вызванных усиливающимся под воздействием санкций экономическим кризисом, силовики начинают битву за влияние. Репрессии оказываются не механизмом управления, как в Советском Союзе, а инструментом внутренней конкуренции среди силовиков; они не спускаются сверху, а оказываются способом для силовиков доказать свою нужность и эффективность.

Так, по одной из версий, причиной ареста главы крупнейшего в Росси инвестиционного фонда Baring Vostok Майкла Калви стало не ухудшение отношений с Западом или конфликт силовиков с либералами (это только фон), и не спор за контрольный пакет акций банка «Восточный» (это только повод), — а публикация записи разговоров главы Управления «К» (подразделения ФСБ, занимающегося контролем за банковской сферой). Эта публикация могла ослабить аппаратные позиции структуры в силовой системе, и этой структуре необходимо было срочно отвоевать позиции, доказав руководству страны свою нужность.

Как это работает, хорошо видно на примере Дела Дмитриева. Хотя неудобство Дмитриева для властей очевидно, а дело против него хорошо вписывается в ряд атак государства на память о неудобных для него эпизодах советского прошлого, толковать это впрямую как госкомпанию против инакомыслия было бы упрощением.

В деле Дмитриева хорошо заметны две логики, политическая и аппаратная. Да, Дмитриев вызвал недовольство местных властей (в первую очередь, СК, ФСБ и Прокуратуры) тем, что при его участии Сандармох приобрел международную известность. Тут важно иметь в виду, что Карелия — приграничный регион, где позиции силовиков и их охранительная логика традиционно особенно сильны. Независимый деятель на этом поле, обладающий к тому же безукоризненной репутацией, каким был Дмитриев, мог представлять для местных властей серьезную потенциальную опасность — этим, в числе прочего, может объясняться выбор статьи, прежде всего уничтожающей именно репутацию Дмитриева.

Однако трудно представить себе прямой политический заказ на Дмитриева: в системе управления просто нет органа, распределяющего такие заказы. Судя по всему, непосредственной причиной возбуждения дела стало банальное желание карельских силовиков укрепить свои аппаратные позиции. Принцип работы правоохранительных органов в России, единодушно (и безрезультатно) критикуемый российскими и иностранными правозащитниками и экспертами, основан на статистике раскрываемости преступлений. Чем больше «процент раскрываемости», тем система эффективнее, а значит, тем надежнее позиции у всех звеньев аппаратной цепочки.

Формально, это должно было бы стимулировать силовиков действовать эффективно, но на деле это оборачивается тем, что работа ведомств заточена на обеспечение хорошей статистики. В случае с Дмитриевым подозревать «статистический мотив» позволяют несколько обстоятельств. Во-первых, самого факта наличия фотографий вполне достаточно для дела с почти несомненным исходом. Во-вторых, педофильская статья — крайне удобна для повышения статистики: такие обвинения затрудняют широкую общественную поддержку («а вдруг там и в самом деле что-то было»), дела расследуются в закрытом режиме, обвинение строится на недостаточных и непроверяемых данных (показаниях малолетних детей, которыми крайне легко манипулировать).

Именно сочетание этих факторов: формирование запроса и попытка угодить этому запросу на местах и из аппаратных и карьерных соображений – лучше всего отражает логику репрессий с современной России. Здесь же ее слабая черта: не будучи цельной и координируемой из центра, эта логика обречена на эксцессы, которые центр вынужден выправлять в ручном режиме.

Дмитриев, Серебренников, Голунов

Работает ли в этом смысле сравнение дел Юрия Дмитриева, Кирилла Серебренникова и Ивана Голунова — трех резонансных историй, обернувшихся (на первом этапе) освобождением задержанных?

Сходств, в самом деле, довольно много. Во всех трех случаях речь идет об очевидно сфабрикованных делах, которые очевидно рассыпаются в суде или до суда. Все дела вызвали широкую общественную реакцию, коснувшуюся непосредственно президента. Однако отличия кажутся значимее сходств.

Дело Серебренникова стало примером мобилизации всей российской творческой интеллигенции, в его поддержку высказались в том числе руководители театров и режиссеры, вписанные в систему власти; качественные публикации и фильмы сделали необоснованность обвинения достоянием широкой публики. В случае Голунова корпоративная солидарность сработала еще ярче: в считанные часы и дни все журналистское сообщество не только выступило в поддержку задержанного журналиста, но обнаружило и опубликовало свидетельства полной несостоятельности обвинения. В результате в обоих случаях сдача позиций оказалась для инициаторов дел или их руководства единственным способом спасти лицо и аппаратные позиции.

Но дело не только в корпоративной солидарности (как показывает пример дел против бизнесменов, подобные навыки в России в целом развиты довольно плохо): обвинения против Серебренникова и Голунова были примером преследований, которые легко может примерить на себя любой россиянин. Все в России, кто так или иначе работает при поддержке государства, вынужден обналичивать средства, используя «серые» схемы, потому что иначе работать невозможно; любому человеку в России полиция легко может подкинуть наркотики.

Кроме того, это примеры обвинений очевидно абсурдных: Серебренникова, в числе прочего обвиняли в том, что он не поставил спектакль, который в действительности шел с большим успехом; в качестве доказательства вины Голунова были распространены фотографии домашней нарколаборатории, очевидно не имеющие к нему никакого отношения. А если очевидно абсурдные обвинения могут становиться основание для преследований – под ударом чувствует себя каждый. Поэтому широкая волна поддержки в обоих случаях отчасти была вполне естественным инстинктом самосохранения.

В случае Дмитриева эти факторы почти не работают. Поисковик из провинции не может сравниться с всемирно известным режиссером ни по узнаваемости, ни по числу влиятельных знакомых, ни по принадлежности к умеющей солидарно действовать корпорации. Дело Дмитриева закрыто от публики, убедительно, «на пальцах», показать его невиновность и несостоятельность суда довольно трудно. Это получилось сделать в рамках первого процесса, однако обнаружение следствием «козыря» в лице бабушки приемной дочери Дмитриева сильно затрудняет эту задачу.

Наконец, если обвинения в обналичивании средств и хранении наркотиков в силу массовости подобных практик позволяют многим почувствовать себя под ударом, педофильская статья пока выглядит экзотикой и мешает солидаризироваться с обвиняемым, ведь «кто его знает, что там было на самом деле».

Однако сложности, отличающие дело Дмитриева от других похожих случаев, соответствуют важности вопросов, которые оно ставит перед российским обществом. Было бы странно, если бы процесс над историком советских репрессий вызывал бы такой же живой и стихийный отклик, как суд над популярным режиссером или попытка подбросить наркотики автору громких журналистских расследований. Однако и ставки в случае с Дмитриевым несравненно выше, а тот тип солидарности, выстраиванию которого служит это дело, созидается куда медленнее, но и работает куда эффективнее.

Важно, что выстраивание такой солидарности уже идет. «Дело Дмитриева», инициированное петрозаводскими силовиками, стало важным продолжением и развитием дела его жизни. Он занимался поиском и обустройством захоронений уже 30 лет, но до последнего времени о нем и об обнаруженных им местах памяти знали только те, кто специально интересуется темой советских репрессий.

Резонанс вокруг процесса многократно расширил аудиторию знающих о массовых захоронениях времен советского государственного террора, заставил многих впервые задуматься о своем отношении к этим страницам истории страны. Общественное движение в поддержку Дмитриева, не ограничилось коллективными письмами и шумом в соцсетях, но вызвало к жизни множество текстов и собраний, посвященных теме ответственности за преступное прошлое. Оно дало понять очень многим, что противоречие между теми, кто считает важным сохранять память о советском терроре и обращать внимание на нарушения прав граждан сегодня, и теми, кто стремится замалчивать это прошлое и желает его возвращения, носит системный характер.

Преследования актвистов и правозащитников, занимающихся темой советских и постсоветских репрессий, будут продолжаться (об этом свидетельствует арест главы чеченского «Мемориала» Оюба Титиева и совсем недавнее задержание бывшей замдиректора Мемориального комплекса жертвам репрессий в Назрани Зарифы Саутиевой), однако и движение в их защиту будет все более солидарным и многочисленным.

Вечер в поддержку Дмитриева, прошедший в Москве в мае этого года, собрал вдвое больше участников (в том числе знаменитостей - Людмила Улицкая, Андрей Макаревич, Ирина Прохорова, Юлий Ким, Лия Ахеджакова и другие), чем первый вечер в поддержку Дмитриева, прошедший в том же Сахаровском центре в декабре 2017 года; на нем удалось собрать втрое больше денег на поддержку Дмитриева и его семьи (из этих средств, в частности, оплачивается работа адвоката), он вызвал гораздо больший резонанс,); о нем написали во всех независимых СМИ. В июне серия пикетов в поддержку Дмитриева впервые прошла в Петрозаводске.

В последние годы на ежегодные дни памяти в Красном бору и Сандармохе 4 и 5 августа приезжает все больше людей. В этом же году день памяти убитых в Сандармохе впервые вышел на международный уровень. Если раньше мемориальные мероприятия происходили главным образом в Красном Бору и Сандармохе, сегодня Карелия только одно из мест поминовения расстрелянных там людей. В этот раз имена убитых в Сандармохе читались в России, Финляндии, Украине, Армении, Молдове, Германии, США, Канаде, Франции, Израиле, Австрии, Чехии, Болгарии, Перу. В некоторых случаях чтения превращались в самостоятельные мемориальные акции: в Москве – в молитвенное действо в одном из известных столичных православных храмов, в Санкт-Петербурге – в экскурсию по местам, где жили расстрелянные в Сандармохе петербуржцы, во Львове – в поминальную встречу в Политехническом университете.

Посвященный делу Юрия Дмитриева эфир на российском телеканале "Дождь" сопровождался выступлениями известных артистов и музыкантов. Дмитриеву в результате резонанса вокруг его дела стали много писать в СИЗО - вот материал об этих письмах. В августе или сентябре, когда в суде начнутся заседания, на которых будут заслушиваться свидетели защиты, в Петрозаводск снова поедут люди со всей страны. Это давно уже не дело карельского краеведа, а процесс, звучащий на всю Россию.

Какие бы мотивы не двигали инициаторами обвинений против Юрия Дмитриева, суд над ним обречен восприниматься как важный эпизод «войн памяти», развернувшихся в посткрымской России с новой силой. Переписать историю Сандармоха, дискредитировать тех, кто с ним связан, уже едва ли получится. В этом смысле Дело Дмитриева и Дело Сандармоха в масштабах России только начинается. 

[1] Проект «Карта памяти», созданный питерским «Мемориалом», на сегодняшний день содержит описания 412 мест захоронений из примерно 1200 известных.